"Он любил футбол, абрикосы в июне и кроссовки на босу ногу..."

…Вчера было девять дней, как не стало Маслаченко. Дома остались диктофонные записи с его словами.

Что бы мы ни говорили, у нас бывают кумиры. Для меня это Ахматова – в стихах, Тарковский – в кино. И Маслаченко – в футболе. «Не бойся местоимения «я», – призывал Тарковский. – Пиши только то, что ты сама чувствовала…»

…Я увидела Маслаченко в нашей редакции: он и Володя Бесчастных пришли посмотреть матч России против Андорры. А еще позднее, дорвавшись до Маслаченко по телефону, мучила его вопросами несколько часов. Посреди интервью он повесил трубку: заскулила его собака. Он вернулся с прогулки – и мы продолжили.

– Сережа! Шесть часов по телефону! (На самом деле – четыре. – Прим. Е.С.) Она меня «изнасиловала»! – «сдал» меня Владимир Никитич наутро моему редактору Сергею Егорову. А когда интервью вышло – похвалил: «Это была поэма!».

Получив задание «на флажке» в день матча – посмотреть игру нашей сборной из комментаторской кабинки, – я набрала номер легенды и сказала: «Это та, которая «шесть» часов…». Маслаченко засмеялся: «Ну, тогда приезжайте еще на два...»

…Он умел позвонить просто так. Спросить, как дела. Рассказать анекдот. Он своим напором побеждал чужую грусть в любом ее состоянии. У Маслаченко было уникальное качество его удивительно хватало для всех.

Первым, кто поздравил меня по телефону с Новым годом, был он. «Я вас знал еще тогда, когда вы, сопливая, катались на санках с горки в своей Брянской области!» – огорошил мэтр. И как можно было утром 31 декабря в это не поверить?..

…Я проснулась поздно после командировки в Екатеринбург и ночного текста. «Маслаченко умер», – по телефону сказала мама. Было 28-е и ноябрь. Месяц, в который я родилась. Воскресенье. Полвторого дня. Я не поверила. Не ходила на работу. Не включала ни телевизор, ни Интернет.

От слез и желтых кружков валерьянки плыла голова. И ничего не соображала.

Да, реанимация. Да, он после инсульта не говорил. И, не знаю, слышал ли. Но можно было, прилетев с Урала, прийти к нему в НИИ. Можно было взять белые листы и написать на них маркером крупными буквами. Можно было все… Но сколько еще «можно» я в этой жизни не сделаю?

Прошлой весной я сидела с Валерией Бесковой в ее солнечной гостиной на Садовой-Триумфальной. Раздался телефонный звонок. Бескова сняла трубку. Звонили из руководства «Динамо» – уточнить, когда можно прислать к ней водителя с билетами на матч. Но главное: они просто спросили, как ее дела. Валерия Николаевна повесила трубку с гордостью: «Да, мне звонят! И никогда не надо думать, что неудобно позвонить лишний раз. Это же так приятно, когда тебе кто-то звонит просто так!».

После ухода Маслаченко осталось дикое чувство вины. Кажется: хотя бы день. Несколько часов. Чтобы попросить у него прощения. За то, что звонила нечасто. И часто – когда было нужно интервью. Но, главное, просто сказать ему: «Владимир Никитович, я вас любила».

Ни один человек в футболе никогда не значил и никогда не будет значить для меня столько, сколько Маслаченко.

…Первого декабря все ходили хоронить его. Я не пошла.

Этим июнем (кто знал, что это его последнее лето?) звонок Маслаченко застал меня по дороге в кино. Я стояла на остановке – и мы разговаривали. «На какой фильм?» – спросил Владимир Никитович (кто-то научил Маслаченко скачивать фильмы из Интернета – и он собрал дома приличную коллекцию). – «На французский, – без энтузиазма ответила я. – Я все время даю этим французам шанс – а они все время меня разочаровывают». Он засмеялся: «А как же Жан Габен?..»

Какой фильм я смотрела в тот день, я не помню – только этот разговор.

Автобус не ехал. И тогда мне казалось главным, что я могу опоздать в кино. А сейчас кажется главным, что, пропусти я автобус, мы могли проговорить дольше. Жизнь не умеет показывать нам, какие мы глупые, – горе намного мудрее жизни.

Мы заговорили об итальянцах. И сразу – с полуслова. «У Де Сика есть очень хороший фильм о войне…» – сказал Маслаченко. – «Чочара»!» – перебила я, писавшая на него рецензию на Кинопоиске.

В день его похорон в «Иллюзионе» на Котельнической набережной шел старенький фильм 57-го года, снятый двумя итальянцами. Главную роль в «Большой голубой дороге» играет Ив Монтан. Он в конце умирает.

Этим фильмом я попрощалась с Маслаченко…

На экране дрожало море. А Владимир Никитич умел кататься по морю на своем катере, водных лыжах, доске для виндсерфа… С экрана летели слова русского дублера Монтана. А я вспоминала голос Маслаченко. Громкий, уверенный, ироничный.

Но только в темноте на глаза набежали слезы – вдруг оборвалась пленка, и кинозал осветился от белого экрана. Я понимаю все: и то, что пленка старая, и что на ней была склейка еще до 1 декабря… но, может, все дело в том, что нельзя было заплакать? Маслаченко был очень добрым, он умел чувствовать настроение по первому слову «здравствуйте». Произнесу его грустно – а он тихо-ласково говорит в трубку: «Эй, курносенькая, ты чего нос повесила?»

Когда я выходила с работы в кино, на сайте было видео прощания с комментатором в «Останкино». Я поборола страх, надавила кнопку мыши… монитор погас. Пришел компьютерщик Костя. Унес системный блок. Видно, Владимир Никитич решил, что не надо мне на это смотреть – лучше кино…

Наутро на столе был новый системный блок. Ни одного файла. Ни одного фото. Я скопировала на пустой рабочий экран с флэшки фотографию Маслаченко, которую сделала летом у него дома. Он сидит за компьютером в своей комнате, улыбаясь мне.

Накануне подумалось: а что Маслаченко любил? Всплыло в памяти поразительное и простое стихотворение Ахматовой о Гумилеве. «Он любил три вещи на свете…»

Первого декабря я не стала ждать автобус. Идя к метро, я, чтобы не заплакать, читала про себя этот коротенький стих. Много-много раз. Вместо молитвы. У метро я зашла в книжный и купила первый попавшийся томик стихов Ахматовой. Он был без фотографий. Неудобного формата. Я взяла его только за то, что в моих руках он открылся на 35-й странице. На стихотворении «Он любил…». Я посмотрела дату написания. Ноябрь 10-го года…

Человек уходит – а ты понимаешь, как мало ты о нем знала. И что самое страшное – как мало ты его о нем спрашивала, хотя можно было.

Он любил надеть кроссовки на босу ногу. Он любил абрикосы в июне. Он однажды спел мне во время интервью старую мелодию Фрэнка Синатры.

В его машине всегда звучал джаз.

Е.Савоничева