Артем Франков о Борисе Талиновском

Главный редактор журнала «Футбол» Артем Франков — о Борисе Талиновском.

У нас, дорогие друзья, все, кто остается с нами и в скорби, и в ликовании, и просто топает по жизни, перелистывая по привычке наш журнал, огромное общее горе. Все, кто читал «Футбол», знали и любили, не могли не любить Бориса Талиновского — просто дядю Бобу, как его звали все и всюду, иногда сокращая до Бобы... Уважительно звали, никакой фамильярности и панибратства.

Ловлю себя на мысли, что совершенно не помню, как мы познакомились — полное впечатление, что он был всегда, настолько органично дядя Боба вписался в мою и нашу жизнь, в редакцию, в коллектив! Причем на «должность» своеобразного патриарха, с которым можно и нужно советоваться по любому вопросу. Что касается дел — как-то невероятно быстро все обнаружили, что любой вопрос по Германии и ее футболу нужно просто задать Талиновскому — и он ответит с ходу, ответит так, что крохотный текст внезапно разрастется почти до художественного произведения! Я так просто звонил ему в любых ситуациях — житейских, рабочих, просто потрепаться, пока идешь за детьми в школу...

Как же его будет не хватать! Если не рядом, в редакции, то на другом конце телефонного провода... Мобильные телефоны дядя Боба не признавал и, кажется, вовсе ненавидел, в бесконечных е‑мэйлах, а главное — в том, что писал. Вы наверняка видели по отсутствию материалов — изюминок, жемчужин нашего журнала! — что он уже давно толком не мог работать, а я всё трезвонил ему до последнего. Как ты относишься к кризису гладбахской «Боруссии», да когда ж мы с тобой засядем за Эрнста Виллимовского (какая судьба, какой игрок! Наша общая мечта — написать, да не так как нынче принято — в три строки, а могучий, эпический материал, куда более пригодный для книги, чем для нашего, сузившегося до неприличных размеров, злосчастного «Футбола»...), да как правильно перевести с немецкого вот это выражение и вообще — ты нам нужен, не смей, срочно возвращайся, без тебя загнемся... Послушай — нельзя без тебя!(Добавлю от себя... В одном из наших последних разговоров Дядя Боба говорит, мол, Андрюха, как я тебе завидую, что ты начал немчуру комментировать. Боба, говорю, ты только выздоровей, а я уж попрошу, чтобы мы с тобой в паре поработали. Увы, первое условие Боб так и не выполнил... — А.Ш.)

А он — постепенно уходил. Не знаю, как, да и нужно ли, передавать этот ужас осознания происходящего — нет же! Он навсегда останется для нас невероятно энергичным, в яростных редакционных спорах напирающим на оппонента окладистой бородой в стиле Гэндальфа, отстаивающим свою точку зрения если не до драки, то до хрипоты, и пишущим, пишущим, пишущим... То, что сейчас презрительно именуется псевдоинтеллектуалами от журналистики «лонгридами». Может быть, он, наш Боба, — один из последних авторов, которых нужно было — ЧИТАТЬ, а не жевать на скорую руку и глотать.

И мы гордились этим. Я — гордился. Держали мы вместе оборону этого бастиона... Как будет дальше — не знаю. Точнее, знаю, что тяжко, очень тяжко — а удастся ли выгрести, то уж одному Богу известно.

А представляете, он, коренной киевлянин, всегда любил футбол и хотел быть спортивным журналистом! Вот только судьба (судьба, так или иначе связанная с пятой графой — поди поступи куда хочешь...) в итоге занесла его в Ленинград, в кораблестроительный институт, где он и обзавелся на долгие годы совсем иной профессией. Акустические системы для подводных лодок (отсюда неофициальное прозвище «еврей-подводник»), станки с ЧПУ, работа в ГДР и поразительная, проникновенная требующая знания всех тонкостей любовь ко всему германскому, немецкому... Впрочем, умный человек он везде умный, и вы могли это отследить по материалам дяди Бобы. Пусть даже он принципиально не лез во «всякие Англии» — только если нужно было написать о легендарном Траутманне! Или в «Бразилии и Португалии» — о Гуттманне.

Не возьму на себя смелость возвестить, что он зря потратил все предыдущие годы, но то, что «Футбол» был его, до всей глубины, до мозга костей и всего прочего — вне всякого сомнения. Никогда не докажете мне обратного. И не пытайтесь. Слава Богу, успели выпустить одну его книгу («Намного больше чем футбол. Германские дерби»), еще пару — с ним в составе авторского коллектива... Как же этого мало, как ничтожно мало! Или мы все-таки разучились читать и нет уже спроса на настоящую книгу, настоящую футбольную литературу?!

Покойся с Богом.

Вот тут бы он, может, и возразил — атеист был идейный, пламенный. И демократ, такой, что ух — Советскому Союзу и всему с ним связанному от дяди Бобы доставалось ого как (несмотря на явно проскальзывающую ностальгию — да все мы тогда были моложе!), от соседей и вовсе летели пух, перья и кровавые ошметки! Помню, всегда и навсегда помню эти споры — от души и сердца, наотмашь, правда, не преступая законов полемики, этак в стиле Сократа, который спорил с афинянами лишь для того, чтобы убедить самого себя, но никак не собеседника. Поверьте уж, насчет футбольной тактики и оценки какой-нибудь персоны грата или нон грата было то же самое.

Но мы — дружили, пусть и обкладывали друг друга изрядными эпитетами с хорошей регулярностью. Это, верю, послужит лишним напоминанием того, что взгляды на подробности нашей жизни могут быть какими угодно, но человек всегда должен оставаться человеком и выверяется он вовсе не по отношению к какой-то партии или конфессии. Есть куда более важные вещи и понятия.

Какой человек ушел от нас. Талантище и человечище, любимый всеми, кто его знал — а иногда и теми, кто не знал. Настоящий Журналист, реальный Автор, подлинный Писатель. Ну как мне и кому объяснить, что при отработке темы изучают не просто все доступные источники, но еще и тянутся к тем, что кажутся недоступными!!! Он был именно таков. Нетороплив, основателен, въедлив, потрясающе умен — и потому непревзойден. Как же замечательно, что хотя бы этот десяток лет он провел с нами, с «Футболом», и сумел, успел передать! Да вы читали...

Что ж, дорогой ты мой друг, бесценный мой (неправильно, не мой, наш, но вы уж поймите!) дядя Боба, теперь нам хуже, чем тебе. Это нам жить без тебя. Поверь, это будет нелегко. И еще раз поверь — не забудем.

...Не чокаясь. Много раз.

«— Возможно, ты ничего не смог бы изменить. Умирают все, каждый в положенное ему время.

— И это тебе известно, — с горечью бросил я. — Вы, евреи, похоже, знаете все на свете. Даже о смерти.

— Да. Даже о смерти, — голос его помягчел. Он выпустил мои руки. — Мы, евреи, общаемся со смертью шесть тысяч лет. И научились жить рядом с ней. Пришлось.

— И как же вы с ней живете?

— Мы плачем.

— Я забыл, как это делается. Последний раз я плакал в далеком детстве. Теперь я вырос.

— Попробуй, — упорствовал Сэм. — Тебе это поможет.

— Тебе придется научить меня.

— Я научу.

Он открыл дверь моей гардеробной, заглянул внутрь, взял шляпу, надел, повернулся ко мне.

Такой нелепый в шляпе, едва держащейся на макушке, с блестящим от пота, мясистым лицом, в очках в черной роговой оправе. Я едва не рассмеялся, но что-то остановило меня.

Передо мной стоял другой человек.

— На каждых похоронах и раз в год, на Йом-Киппур, День всепрощения, мы произносим особую молитву. Она называется Каддиш.

— И она заставляет вас плакать?

— Да, — кивнул он — Потому что молитва эта не только о твоих мертвых, но и о всех тех, кто умер со времен оных, — он взял меня за руку. — А теперь повторяй за мной: Yisgadal, v’yiskadash...

Он подождал, пока я повторю.

— Yisgadal, v’yiskadash...

Я увидел слезы, выступившие за стеклами очков. Он открыл рот, чтобы продолжить, но голос изменил ему.

— Sh’may rabbo...

Я почувствовал наворачивающиеся на глаза слезы.

Закрыл лицо руками.

И разрыдался.

Я рыдал.

Рыдал.

Рыдал...»